Неточные совпадения
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу
господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и с помощью трех явившихся
докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с Русскими за границей. Этот высокий
господин побранился с
доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
—
Доктор, эти
господа, вероятно, второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, — и хорошенько!
— Мы готовы, — отвечал капитан. — Становитесь,
господа!..
Доктор, извольте отмерить шесть шагов…
Робинзон. Нет, мне на воздухе вечером вредно;
доктор запретил. Да если этот
барин спрашивать будет, так скажи, что меня нет. (Уходит в кофейную.)
— А то здесь другой
доктор приезжает к больному, — продолжал с каким-то отчаяньем Василий Иванович, — а больной уже ad patres; [Отправился к праотцам (лат.).] человек и не пускает
доктора, говорит: теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился и спрашивает: «Что,
барин перед смертью икал?» — «Икали-с». — «И много икал?» — «Много». — «А, ну — это хорошо», — да и верть назад. Ха-ха-ха!
И только эта догадка озарила ее, Анисья летела уже на извозчике за
доктором, а хозяйка обложила голову ему льдом и разом вытащила из заветного шкафчика все спирты, примочки — все, что навык и наслышка указывали ей употребить в дело. Даже Захар успел в это время надеть один сапог и так, об одном сапоге, ухаживал вместе с
доктором, хозяйкой и Анисьей около
барина.
«
Господин Ферстфельд, местный
доктор», — сказал нам Посьет.
Заезжали Половодов, Виктор Васильич,
доктор, — всем один ответ: «
Барин не приказали принимать…» Виктор Васильич попробовал было силой ворваться в приваловскую половину, но дверь оказалась запертой, а Ипат вдобавок загородил ее, как медведь, своей спиной.
—
Господа… mesdames, пользуйтесь воздухом! — кричал
доктор Хлюдзинский с утра до вечера, торопливо перебегая от одной группы к другой.
А здешний
доктор господин Варвинский так пред всеми ими особо настаивали, что так именно от думы оно и произошло, от самой то есть той мнительности, «что вот, дескать, упаду аль не упаду?» А она тут и подхватила.
— Сне-ги-рев? — произнес важно и громко
доктор. —
Господин Снегирев — это вы?
— Вы это правильно, а только суди на волка, суди и по волку, — так пословица говорится,
доктор. Видали мы и настоящих
господ, и
господ иностранцев, какие они узоры-то выводят? Еще нас поучат.
Князь помнил это посещение к нему
доктора; он помнил, что Лебедев еще накануне приставал к нему, что он нездоров, и когда князь решительно отказался от медицины, то вдруг явился с
доктором, под предлогом, что сейчас они оба от
господина Терентьева, которому очень худо, и что
доктор имеет кое-что сообщить о больном князю.
Доктор и седой
господин с жаром простились с князем; да и все прощались с жаром и с шумом.
— Нет, позвольте, позвольте! Это вот как нужно сделать, — заговорил дьякон, — вот мой платок, завязываю на одном уголке узелочек; теперь,
господа, извольте тянуть, кто кому достанется. Узелочек будет хоть Лизавета Егоровна. Ну-с, смелее тяните,
доктор: кто кому достанется?
В доме начался ад. Людей разослали за
докторами. Ольга Сергеевна то выла, то обмирала, то целовала мужнины руки, согревая их своим дыханием. Остальные все зауряд потеряли головы и суетились. По дому только слышалось: «
барина в гостиной паралич ударил», «переставляется
барин».
А вот эти
господа хохочут, а
доктор Розанов говорит: «Я, говорит, сейчас самого себя обличу, что, получая сто сорок девять рублей годового жалованья, из коих половину удерживает инспектор управы, восполняю свой домашний бюджет четырьмястами шестьюдесятью рублями взяткообразно».
—
Господа! — весело крикнул дьякон. — По мудрому решению самой судьбы,
доктору Розанову достается Лизавета Егоровна Бахарева, а Николаю Степановичу Вязмитинову Евгения Петровна Гловацкая.
— Постойте, постойте! новый гость, надо и ему дать билет, — и, легко соскочив со стула, взяла меня за обшлаг сюртука. — Пойдемте же, — сказала она, — что вы стоите? Messieurs, [
Господа (фр.).] позвольте вас познакомить: это мсьё Вольдемар, сын нашего соседа. А это, — прибавила она, обращаясь ко мне и указывая поочередно на гостей, — граф Малевский,
доктор Лушин, поэт Майданов, отставной капитан Нирмацкий и Беловзоров, гусар, которого вы уже видели. Прошу любить да жаловать.
Я до того сконфузился, что даже не поклонился никому; в
докторе Лушине я узнал того самого черномазого
господина, который так безжалостно меня пристыдил в саду; остальные были мне незнакомы.
— Это еще будет лучше, — соображал Сарматов. — Мы откроем действие с двух сторон разом. А все-таки,
господа, кто из нас будет оратором? Я подаю голос за
доктора…
—
Господа, я, право, не знаю, сумею ли я… — начал было
доктор, но его протест был заглушен взрывом общего негодования.
— Нет, вы,
господа, слишком легко относитесь к такому важному предмету, — защищался Сарматов. — Тем более что нам приходится вращаться около планет. Вот спросите хоть у
доктора, он отлично знает, что анатомия всему голова… Кажется, пустяки плечи какие-нибудь или гусиная нога, а на деле далеко не пустяки. Не так ли,
доктор?
Заехавший к нему поручик, чтобы узнать, что он предпримет касательно дуэли, увидев Аггея Никитича в совершенно бессознательном положении, поскакал позвать
доктора; но тот был в отъезде, почему поручик бросился к аптекарю и, застав того еще не спавшим, объяснил ему, что
доктора нет в городе, а между тем исправник их,
господин Зверев, находится в отчаянном положении, и потому он просит
господина аптекаря посетить больного.
— Ну да-с, да! — произнес на это протяжно-укоризненным голосом
доктор. — Этого надобно было ожидать, — я вот тогда хотел ехать к Валерьяну Николаичу, а вы, gnadige Frau, не пустили меня; таким образом малого, который, я убежден, был отличнейший
господин, бросили на произвол судьбы.
— Да-с, да, — произнес тихо и протяжно
доктор, — как бы я тогда съездил к
господину Ченцову и сблизил бы его с дядей, так, может, этого и не случилось бы!
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной
доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый
господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим
господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
— А я вдобавок к падению
господина Тулузова покажу вам еще один документик, который я отыскал. — И
доктор показал Егору Егорычу гимназическую копию с билета Тулузова. — Помните ли вы, — продолжал он, пока Егор Егорыч читал билет, — что я вам, только что еще тогда приехав в Кузьмищево, рассказывал, что у нас там, в этой дичи, убит был мальчик, которого имя, отчество и фамилию, как теперь оказывается, носит претендент на должность попечителя детей и юношей!
— Не позволите ли вы мне, почтенный
господин, произнести над вами несколько магнетизерских манипуляций (ученый
доктор был кроме того что гомеопат, но и магнетизер).
Он, по отзывам
господина Марфина и моего теперешнего мужа
доктора Сверстова, рыцарь по смелости и честности и неофит, готовый принять в свою душу все прекрасное.
— К
барину!
доктора барин требует!
«И что бы ей стоило крошечку погодить, — сетовал он втихомолку на милого друга маменьку, — устроила бы все как следует, умнехонько да смирнехонько — и Христос бы с ней! Пришло время умирать — делать нечего! жалко старушку, да коли так Богу угодно, и слезы наши, и
доктора, и лекарства наши, и мы все — всё против воли Божией бессильно! Пожила старушка, попользовалась! И сама барыней век прожила, и детей
господами оставила! Пожила, и будет!»
— А я на что похож? Не-ет, началась расслойка людям, и теперь у каждого должен быть свой разбег. Вот я, в городе Вологде, в сумасшедшем доме служил, так
доктор — умнейший
господин! — сказывал мне: всё больше год от году сходит людей с ума. Это значит — начали думать! Это с непривычки сходят с ума, — не привыкши кульё на пристанях носить, обязательно надорвёшься и грыжу получишь, как вот я, — так и тут — надрывается душа с непривычки думать!
— Вот с этой бумажкой вы пойдете в аптеку… давайте через два часа по чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание… Продолжайте согревающий компресс… Кроме того, хотя бы вашей дочери и сделалось лучше, во всяком случае пригласите завтра
доктора Афросимова. Это дельный врач и хороший человек. Я его сейчас же предупрежу. Затем прощайте,
господа! Дай Бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное — не падайте никогда духом.
— Начали, — говорит, — расспрашивать: «Умирает твой
барин или нет?» Я говорю: «Нет, слава богу, не умирает». — «И на ногах, может быть, ходит?» — «На чем же им, отвечаю, и ходить, как не на ногах».
Доктор меня и поругал: «Не остри, — изволили сказать, — потому что от этого умнее не будешь, а отправляйся к своему
барину и скажи, что я к нему не пойду, потому что у кого ноги здоровы, тот сам может к лекарю прийти».
— Ненормальный он,
господа, согласитесь сами, разве нормальный человек так над своей семьей зверствовать будет… — доказывал
доктор Глебов.
—
Доктор пришел! — крикнул он и захохотал. — Наконец-то!
Господа, поздравляю,
доктор удостаивает нас своим визитом! Проклятая гадина! — взвизгнул он и в исступлении, какого никогда еще не видели в палате, топнул ногой. — Убить эту гадину! Нет, мало убить! Утопить в отхожем месте!
В августе Андрей Ефимыч получил от городского головы письмо с просьбой пожаловать по очень важному делу. Придя в назначенное время в управу, Андрей Ефимыч застал там воинского начальника, штатного смотрителя уездного училища, члена управы, Хоботова и еще какого-то полного белокурого
господина, которого представили ему как
доктора. Этот
доктор, с польскою, трудно выговариваемою фамилией, жил в тридцати верстах от города, на конском заводе, и был теперь в городе проездом.
— Да, да, совершенно верно, — рассмеялся
доктор. — Я захватил начало. Квашнин — одно великолепие: «Милостивые государи, призвание инженера — высокое и ответственное призвание. Вместе с рельсовым путем, с доменной печью и с шахтой он несет в глубь страны семена просвещения, цветы цивилизации и…» какие-то еще плоды, я уж не помню хорошенько… Но ведь каков обер-жулик!.. «Сплотимтесь же,
господа, и будем высоко держать святое знамя нашего благодетельного искусства!..» Ну, конечно, бешеные рукоплескания.
Я вышел. В самом деле, у крыльца большого дома стояла городская извозчичья линейка. Приехала моя сестра, а с нею Анюта Благово и еще какой-то
господин в военном кителе. Подойдя ближе, я узнал военного: это был брат Анюты,
доктор.
Надежда Антоновна (Лидии). Пройдем, Лидия, еще раз.
Господа, я гуляю, мне
доктор велел каждый вечер гулять. Кто с нами?
Да, кончено,
господин русской
доктор, кончено!
В передней Домна Осиповна, подавая ему на прощанье руку, вместе с тем передала и десятирублевую бумажку, ценность которой Перехватов очень точно определил по одному осязанию и мысленно остался не совсем доволен такой платой. «Хотя бы за массу ругательств на
докторов, которую я от
господина Бегушева выслушал, следовало бы мне заплатить пощедрее!» — подумал он.
— Ах вы, обеспеченные
господа! — воскликнул
доктор. — Ей-богу, как посмотришь на вас… у меня много есть подобных вам пациентов… так даже мы,
доктора, в нашей каторжной, работящей жизни живем лучше!
—
Барин скоро выздоровеет? — спросил вдруг каким-то диким голосом Прокофий, тоже провожавший
доктора.
—
Господа, где я?
Доктор, посмотрите, жива ли я?..
— Эх,
господа!
господа! А еще ученые, еще
докторами зоветесь! В университетах были. Врачи! целители! Разве так-то можно насиловать женщину, да еще больную! Стыдно, стыдно,
господа! Так делают не врачи, а разве… палачи. Жалуйтесь на меня за мое слово, кому вам угодно, да старайтесь, чтобы другой раз вам этого слова не сказали. Пусть бог вас простит и за нее не заплатит тем же вашим дочерям или женам. Пойдем, Настя.
Дня через три пришел ко мне Афанасий и спросил, не надо ли послать за
доктором, так как-де с
барином что-то делается. Я пошел к Беликову. Он лежал под пологом, укрытый одеялом, и молчал; спросишь его, а он только да или нет — и больше ни звука. Он лежит, а возле бродит Афанасий, мрачный, нахмуренный, и вздыхает глубоко; а от него водкой, как из кабака.